И прольется кровь - Ю Несбё

Захват моей головы разжался.

Я сделал два шага назад и снова открыл глаза.

Уве поднял руки вверх и выпустил нож. Прямо перед ним стояла Лея. Я узнал пистолет, который она прижимала к его лбу.

– Убирайтесь отсюда, – сказала она.

Адамово яблоко Уве Элиассена ходило вверх-вниз.

– Лея…

– Немедленно!

Она наклонилась, чтобы подобрать нож.

– Его ты уже потерял, – фыркнула она.

Уве развернул поднятые ладони в ее сторону и стал пятиться в темноту с пустыми руками. Мы услышали разочарованную ругань, стук бутылок и шум веток, когда они пробирались между деревьями.

– Вот, возьми. – Лея протянула мне пистолет. – Он лежал на скамейке.

– Наверное, выскользнул, – сказал я и засунул его обратно за пояс брюк.

Я проглотил кровь, сочившуюся с внутренней стороны щеки, ощутил, как в висок бьет мой бешеный пульс, и отметил, что не слышу одним ухом.

– Я видела, как ты вынул его перед тем, как встать, Ульф. – Она прищурила глаз. Семейная черта. – Рану на щеке надо зашить. Пошли, у меня в машине есть иголка и нитка.

Я плохо помню обратную дорогу. Нет, я помню, как мы поехали к реке Альта, как сидели на берегу, как она промывала раны, а я слушал журчание воды и смотрел на каменные осыпи, похожие на сахарный песок, рассыпанный до самых крутых светлых горных склонов по обе стороны реки. И я помню, как подумал, что за дни и ночи, проведенные здесь, я видел больше неба, чем за всю свою жизнь. Лея осторожно пощупала мой нос и пришла к выводу, что он цел. Потом она зашила мою щеку, болтая со мной по-саамски и напевая мелодию, вероятно йойк, способствующий выздоровлению. Йойк и журчание воды. И я помню, что меня немного мутило и что Лея отгоняла комаров и гладила меня по голове гораздо чаще, чем было нужно, чтобы убирать волосы от раны. Когда я спросил, почему у нее в машине есть иголка, нитка и «Пирицепт» и часто ли ее семья попадала в дорожные происшествия, она отрицательно покачала головой:

– Нет, не дорожные происшествия. Домашнее происшествие.

– Домашнее происшествие?

– Да. Его звали Хуго, он дрался и был переполнен спиртом. И в таких случаях оставалось только бежать из дому и зашивать возможные повреждения.

– Ты сама себя зашивала?

– И Кнута.

– Он бил Кнута?

– А откуда, ты думаешь, у него взялись шрамы на лбу?

– Ты зашивала его? Здесь, в машине?

– Все случилось этим летом. Хуго напился и принялся за старое. Он посчитал, что я посмотрела на него с укоризной, говорил, что не тронул бы меня тем вечером, если бы я проявила немного уважения к нему, а не игнорировала: я ведь была всего лишь молоденькой девушкой, а он – Элиассеном, вернувшимся из рейса с большим уловом. Я не ответила, он разозлился еще больше и в конце концов встал, чтобы ударить. Я приготовилась защищаться, но в этот самый момент вошел Кнут. Он бросился между нами и закричал, что папа не должен так делать. И Хуго взял бутылку и ударил. Он попал Кнуту в лоб, и тот повалился, как мешок с картошкой, и я унесла его на улицу, в машину. Когда я вернулась домой, Хуго немного успокоился. А вот Кнут пролежал в постели неделю, его тошнило, и у него кружилась голова. Врач приехал из самой Альты, чтобы осмотреть его. Хуго рассказал врачу и всем остальным, что Кнут упал с лестницы. А я… я ничего никому не сказала, я утешала Кнута тем, что это наверняка больше не повторится.

Я неправильно понял. Я неправильно понял слова Кнута о том, будто мама сказала, что он не должен бояться отца.

– Никто ничего не знал, – продолжила Лея. – До того самого вечера, когда их пьяная компашка собралась дома у Уве, чтобы напиться, и возник вопрос, что же произошло на самом деле. И Хуго рассказал о своей наглой женушке и чертовом щенке и как он поставил их на место. После этого вся деревня узнала об этом. Вот тогда Хуго и ушел в море.

– Значит, священник именно это имел в виду, говоря, что Хуго бежал от своих нерешенных проблем?

– Это и многое другое, – кивнула Лея. – У тебя висок кровоточит.

Она сняла с себя красный шелковый шарф и обернула его вокруг моей головы.

Потом какое-то время выпало у меня из памяти. Я проснулся на заднем сиденье автомобиля, услышав, как Лея сказала, что мы приехали. Она считала, что я совершенно точно получил небольшое сотрясение мозга, поэтому меня так тянет в сон. И будет лучше, если она проводит меня до хижины.

Я пошел вперед и ждал ее в том месте, где меня уже не было видно из деревни. Я уселся на камень. Свет и тишина. Как перед бурей. Или после бури, бури, уничтожившей все живое. Клочья тумана сползали вниз со склонов холмов, как привидения в белых простынях; они проглатывали маленькие упрямые березки, и когда те показывались из тумана, то казались заколдованными.

Потом пришла Лея, словно приплыла, тоже заколдованная.

– Вышел из дому погулять? – спросила она и улыбнулась. – Может, нам по пути?

Тайные прятки.

В ухе начало шипеть и гудеть, меня мутило, и Лея на всякий случай взяла меня под руку. Путешествие наше прошло на удивление быстро, может быть, потому, что время от времени я уплывал куда-то и затем снова возвращался в сознание. И когда я наконец улегся в хижине, у меня возникло невероятно сильное ощущение, что я вернулся домой, что я окружен воображаемой безопасностью и покоем, которых никогда не испытывал в тех слишком многочисленных местах, где я жил в Осло.

– Теперь можешь поспать, – сказала Лея, щупая мой лоб. – Завтра проведи день спокойно. И не пей ничего, кроме воды. Обещаешь?

– А ты куда? – спросил я, когда она поднялась с края кровати.

– Домой, конечно.

– Ты спешишь? Кнут у дедушки.

– Ну как тебе сказать. Я просто считаю, что тебе надо полежать совершенно спокойно, не болтать и не дергаться.

– Согласен. Но не могла бы ты полежать совершенно спокойно вместе со мной? Немножко.

Я закрыл глаза, слушая ее ровное дыхание. Мне казалось, я слышу, как она взвешивает «за» и «против».

– Я не опасен, – сказал я. – Я не пятидесятник.

Лея тихо рассмеялась:

– Совсем немножко.

Я подвинулся к стене, и она втиснулась рядом со мной на узкую койку.

– Я уйду, когда ты заснешь, – сказала она. – Кнут рано вернется домой.

Я лежал, наполовину отключившись и одновременно полностью в сознании, чувства мои отмечали все: тепло и пульс ее тела, запах, сочащийся из выреза на ее блузке, мыльный запах волос, ее руку, положенную между нами, чтобы тела не соприкасались.

Когда я проснулся, мне показалось, что стоит ночь. Все дело в тишине. Даже когда полуночное солнце находится в зените, кажется, что природа отдыхает и пульс ее замедляется. Голова Леи сползла к моей шее, и я ощущал кожей прикосновение ее носа и ровное дыхание. Мне следовало разбудить ее и сказать, что ей пора домой, если она хочет быть уверенной, что попадет туда раньше Кнута. Я, конечно, хотел, чтобы она успела и Кнут не испугался. Но я также хотел, чтобы она осталась хотя бы еще на несколько секунд. И я не шевелился, просто лежал и наслаждался знанием. Знанием того, что я жив. Словно ее тело давало жизнь моему. Раздался далекий раскат грома, я почувствовал, как ее ресницы скользнули по моей коже, и понял, что она проснулась.

– Что это было? – прошептала она.

– Гроза, – сказал я. – Это не опасно, она далеко.

– Здесь никогда не бывает гроз, – сказала Лея. – Здесь слишком холодно.

– Может быть, пришел теплый воздух с юга.

– Может быть. Мне снился такой страшный сон.

– О чем?

– О том, что он уже в пути. Что он приезжает сюда и убивает нас.

– Человек из Осло? Или Уве?

– Не знаю. Это ускользнуло от меня.

Мы лежали и ждали нового раската грома. Его все не было.

– Ульф…

– Да?

– Ты когда-нибудь бывал в Стокгольме?

– Да.

– Там красиво?

– Сейчас, летом, там очень красиво.

Она приподнялась на локте и посмотрела на меня сверху вниз.

– Юн, – сказала она. – По знаку зодиака Лев.

Я кивнул:

– Тот мужчина из Осло и это рассказал?

Лея покачала головой:

– Я посмотрела жетон на цепочке у тебя на шее, пока ты спал. Юн Хансен, родился двадцать четвертого июля. Я родилась под знаком Весов. Ты – огонь, я – воздух.

– Я буду гореть, а ты вознесешься на небеса.

Она улыбнулась:

– Это первое, о чем ты подумал?

– Нет.

– А что тогда первое?

Лицо ее было так близко, глаза – такими темными, взгляд – напряженным.

Я не знал, что поцелую ее, до того самого момента, пока не сделал этого. Я даже не совсем уверен, я ли это сделал, или же это сделала она. Но потом я заключил ее в объятия, прижал к себе и крепко держал, ощущая ее тело, которое ходило, как мехи органа: дыхание с шумом вырывалось через ее зубы.

– Нет, – простонала она. – Ты не должен!